Дмитрий Быков. Василий Иваныч Ленин

altText
Фото: www.omsktime.ru

Каким был Ленин — представить трудно, поскольку мемуары в большинстве своем зализывают и лакируют его, а сочинения хорошо передают субъективные намерения самого успешного русского революционера, но совершенно не раскрывают его подлинной исторической роли. Кое-какой интуицией, сугубо политической, тактической, он, конечно, обладал, но метафизики истории не понимал совершенно, тут марксизм оставался для него догмой, и к тайным закономерностям российской истории он был деревянно глух. Посему единственный авторитетный источник, позволяющий нам представить Ленина как народного вождя, — то самое народное творчество, а именно анекдоты.

Разумеется, фальшивый фольклор для нас интереса не представляет, поскольку сочиняли его фольклористы либо запуганные советские литераторы, и все эти плачи о Ленине, песни, частушки и сказы ничего о его подлинной роли не говорят. Но анекдот — наряду с блатной песней, по мысли Синявского, — главный вклад России в мировую культуру ХХ века: этот жанр представлен везде, но нигде его не было столько. Тут есть важная особенность российского сознания: Россия никогда не верит своим вождям и в своих вождей, она их в лучшем случае любит, как Ленина, или боится, как Сталина, но одной рукой всегда голосует, а другую держит в кармане и там складывает фигу. Почитайте водительские чаты во время пробок, вызванных путинскими или медведевскими проездами, и вы все узнаете о народной любви. Россия голосует не за стабильность, не за порядок и даже не за мировую войну, а именно за то, чтобы перевалить ответственность на кого-то одного, и этого одного потом топтать. Прослойка между властью и народом тут огромная, фундаментальная, воздушная подушка между официозом и фольклором такая, что никому из соседей не снилось, и нет такого вождя, изнанкой славы которого не была бы сплетня или жесткая самодеятельная сатира.

К тому же субъективные намерения политика ничего не значат. Получается то, что получается. Образ вождя — это преломление его действий в народном сознании, именно этот образ остается от человека, вне зависимости от того, каким он был на самом деле. Реальный Ленин был сугубым материалистом и прагматиком, скучноватым борцом, придавал гипертрофированное значение экономике, не верил в иррациональность истории, зато верил в интернациональные всемирные закономерности вроде теории формаций, которая себя капитально скомпрометировала. Человек действует против собственной выгоды и никак не ради еды, прагматизм — лакейство, что убедительно доказал Достоевский: именно поэтому он убрал из убийства старухи все рациональные, сколько-нибудь практические мотивы. Человек стремится не к сытости и не ко благу. Но нас не интересует, каким был подлинный Ленин, — этого сейчас вообще никто не поймет, потому что время ушло; нас интересует тот Ленин, какого Россия себе нарисовала. Это интересно хотя бы потому, что позволяет разобраться в местном национальном характере, а заодно сформулировать критерии политического успеха. Быть таким, как Ленин, почти невозможно, да и не нужно; но восприниматься как Ленин — значит совпасть с народной матрицей. Анекдоты о Ленине — свидетельство о том, как Россия его достраивала, дополняла до идеала. Анекдоты у нас рассказывают далеко не про всех, и не про всех они получаются смешными; чемпионы по количеству забавных и циничных историй — Ленин, Холмс и Ватсон, Штирлиц и Чапаев. Все они принадлежат к одному типу литературного или кинематографического героя — все это плуты, трикстеры, инкарнации...

Каким был Ленин — представить трудно, поскольку мемуары в большинстве своем зализывают и лакируют его, а сочинения хорошо передают субъективные намерения самого успешного русского революционера, но совершенно не раскрывают его подлинной исторической роли. Кое-какой интуицией, сугубо политической, тактической, он, конечно, обладал, но метафизики истории не понимал совершенно, тут марксизм оставался для него догмой, и к тайным закономерностям российской истории он был деревянно глух. Посему единственный авторитетный источник, позволяющий нам представить Ленина как народного вождя, — то самое народное творчество, а именно анекдоты.

Разумеется, фальшивый фольклор для нас интереса не представляет, поскольку сочиняли его фольклористы либо запуганные советские литераторы, и все эти плачи о Ленине, песни, частушки и сказы ничего о его подлинной роли не говорят. Но анекдот — наряду с блатной песней, по мысли Синявского, — главный вклад России в мировую культуру ХХ века: этот жанр представлен везде, но нигде его не было столько. Тут есть важная особенность российского сознания: Россия никогда не верит своим вождям и в своих вождей, она их в лучшем случае любит, как Ленина, или боится, как Сталина, но одной рукой всегда голосует, а другую держит в кармане и там складывает фигу. Почитайте водительские чаты во время пробок, вызванных путинскими или медведевскими проездами, и вы все узнаете о народной любви. Россия голосует не за стабильность, не за порядок и даже не за мировую войну, а именно за то, чтобы перевалить ответственность на кого-то одного, и этого одного потом топтать. Прослойка между властью и народом тут огромная, фундаментальная, воздушная подушка между официозом и фольклором такая, что никому из соседей не снилось, и нет такого вождя, изнанкой славы которого не была бы сплетня или жесткая самодеятельная сатира.

К тому же субъективные намерения политика ничего не значат. Получается то, что получается. Образ вождя — это преломление его действий в народном сознании, именно этот образ остается от человека, вне зависимости от того, каким он был на самом деле. Реальный Ленин был сугубым материалистом и прагматиком, скучноватым борцом, придавал гипертрофированное значение экономике, не верил в иррациональность истории, зато верил в интернациональные всемирные закономерности вроде теории формаций, которая себя капитально скомпрометировала. Человек действует против собственной выгоды и никак не ради еды, прагматизм — лакейство, что убедительно доказал Достоевский: именно поэтому он убрал из убийства старухи все рациональные, сколько-нибудь практические мотивы. Человек стремится не к сытости и не ко благу. Но нас не интересует, каким был подлинный Ленин, — этого сейчас вообще никто не поймет, потому что время ушло; нас интересует тот Ленин, какого Россия себе нарисовала. Это интересно хотя бы потому, что позволяет разобраться в местном национальном характере, а заодно сформулировать критерии политического успеха. Быть таким, как Ленин, почти невозможно, да и не нужно; но восприниматься как Ленин — значит совпасть с народной матрицей. Анекдоты о Ленине — свидетельство о том, как Россия его достраивала, дополняла до идеала. Анекдоты у нас рассказывают далеко не про всех, и не про всех они получаются смешными; чемпионы по количеству забавных и циничных историй — Ленин, Холмс и Ватсон, Штирлиц и Чапаев. Все они принадлежат к одному типу литературного или кинематографического героя — все это плуты, трикстеры, инкарнации Христа, поскольку первым плутовским романом в литературе была «Одиссея», вторым — платоновский миф о Сократе, а третьим и образцовым — Евангелие.

Черты учителя — он же маг, волшебник, плут, — всегда одни и те же.

1. Он непременно умирает и воскресает, поскольку сага о нем сочиняется в темные века; учитель выступает как мост между двумя светлыми эпохами, он одновременно напоминает об утраченных ценностях и обещает их возрождение. Христианство — мост между Античностью и Возрождением, Гамлет и Дон Кихот — между Античностью и Просвещением, Ленин — между двадцатыми и шестидесятыми и т. д.

2. Он всегда является носителем учения, причем это учение прогрессивно — не в примитивно-техническом и не в социальном, а в нравственном смысле. Оно смягчает жестковыйный иррациональный ригидный мир Отца, оно иронично, гуманно, основано на каламбуре или внятной запоминающейся формуле, как христианская притча или гамлетовские афоризмы.

3. Рядом с ним всегда имеется глуповатый друг, позволяющий читателю идентифицироваться с собой и наблюдать гения вблизи; это апостолы, Санчо Панса, Горацио, Ламме Гудзак, Ватсон, Воробьянинов и Балаганов, Плейшнер. В случае Ленина (в анекдотах) это Дзержинский.

4. Обязательно есть предатель (в случае Ленина — Троцкий, отчасти Сталин).

5. А вот женщины рядом с ним быть не может, ибо трикстер разрушает мир, а женщине дороже всего стабильность гнезда; Ленин в анекдотах воспринимает Крупскую исключительно как товарища, что постоянно обыгрывается.

6. Герой всегда странствует (во-первых, распространяет учение, а во-вторых, дважды показывать один фокус в одном и том же месте нельзя, как справедливо заметил один из моих учеников).

7. У героя всегда проблемы с Отцом, ибо, во-первых, его земной и небесный Отец не тождественны, а во-вторых, он разрушает (смягчает) отцовскую конструкцию; вообще в отношении семьи он всегда «идет другим путем», что сформулировано опять же Лениным.

Заметим, что Ленин пропаганды и Ленин анекдотов почти тождественны — не только потому, что анекдоты иронически обыгрывают эту пропаганду; так было бы слишком просто. Все глубже, поскольку эта пропаганда учитывает особенности народа, к которому обращается, и особенно напирает именно на те ленинские черты, которые этому народу могут полюбиться. Эти черты — очень русские, императивно необходимые для выживания в данной стране, среде, климате, — одинаково наглядны в детских книгах о Ленине и в анекдотах о нем: цинизм, адогматичность (хотя в реальности он был скорее догматиком), насмешливость, хитрость (лукавинка, прищур — отсюда «Лукич»), небрезгливость в методах, вражда к любой власти (в том числе собственной, отсюда анекдот про воскресшего Ленина, который оставляет воскресшему Дзержинскому записку: «Я в Женеве, явки прежние»).

И вот этого Ленина, Ленина анекдотов, я люблю. Он схож с другой христологической фигурой — Бендером (и это сходство отлично проследил Жолковский, у которого есть статья «Бендер в Цюрихе», лучшее исследование солженицынской ленинианы). В нем есть черты Штирлица и Чапаева. Наш народ хочет видеть своего героя таким, а поскольку главная черта российского юмора — его пограничность, чернота, соседство смерти, и все наши анекдоты похожи на попытку перемигнуться в экстремальных обстоятельствах, — мне импонирует мужество этого героя, его бесстрашие, его негасимое фрондерство. Прожив при власти похуже царской в последние десять лет, — притом что физически она, может, еще не так деструктивна, но морально разложилась гораздо больше, — я стал понимать Ленина уже без всяких оговорок. Мне стало ясно, что он действовал в безальтернативном модусе: при любом другом раскладе никакой России просто уже не существовало бы. Очень может быть, что я не сработался бы с большевиками как интеллигент и не печатался бы при них как писатель, и для Мережковского, скажем, единственным выходом было бегство: это не заставляет меня хуже думать о Ленине или разлюбить Мережковского — просто у всякого свои задачи и достижения. Я однажды спросил Славоя Жижека : вот вы написали «Тринадцать уроков у Ленина», а вас не смущает, что он бы вас, скорее всего, расстрелял? Настоящего философа, был ответ, такие вещи смущать не могут. Ну и правильно, я считаю.

Главное же: Ленин, каков он в анекдотах, и есть русский идеал вождя. Реальный Ленин был, допускаю, высокомерен и даже в некотором смысле аутичен, и общаться с массой ему было нелегко; но Ленин из анекдотов — идеальный собеседник народа. Он не церемонится с врагами и соратниками, ему оппонента расстрелять — тьфу, и человеческая жизнь в России всегда стоила дешево, но, пожив при такой власти, действительно начинаешь по-солженицынски соглашаться на то, чтобы и ты погиб, лишь бы сначала их всех шлепнули. То есть это по-человечески понятно, хотя, наверное, не очень хорошо.

Смотрите сами: вот знаменитый анекдот про то, как Ленин, поднявшись зачем-то на Спасскую башню и столкнув оттуда Дзержинского, подходит потом посмотреть на разбившегося Феликса:

— Фу… мясная плюшка… а говорят — железный!

(Дзержинского наш народ не любит, потому — слишком принципиальный, весь такой рыцарь, и жесток уж очень, а главное — как можно любить организацию, где он стоял и во всех кабинетах висел?! Ленин разрушил репрессивный аппарат, а Дзержинский воссоздал — так это выглядит в народном сознании, даром что Ильич и сам не очень чист. Дзержинского хочется увидеть плюшкой, что хотите делайте.)

Кстати: заметил же Евгений Марголит, что фильм о Чапаеве сам построен как бы из анекдотов, и по логике анекдота, и не без влияния плутовского романа; отсюда и продолжение фильма в анекдотах. Ленинский юмор груб, и клички, данные им, всегда прилипали: «Каменная жопа» — Молотов, «Броненосец “Легкомысленный”» — Луначарский, в статьях которого есть пафосность броненосца и легкость француза; Крупская — «Рыба», «Минога», тоже удивительно точно.

Вот Ленин просит перед смертью, чтобы, как только он умрет, у него сразу же отрезали ***.

— Но зачем, Володя?! — ужасается Крупская.

— А вот политическая проститутка Троцкий скажет: помер — и *** с ним! И, как всегда, ошибется.

А вот та же политическая проститутка Троцкий опять украл наше надувное бревно — с чем же мы теперь пойдем на субботник?! Обратим внимание, что это не воспринимается как обман, лицемерие и прочее: нормальная такая хитрость — что же ему, как простому, бревно таскать? Дзержинский пусть таскает, он железный.

Ленину чужда сексуальная озабоченность, он сосредоточен на борьбе, что отнюдь не уменьшает его эротической привлекательности, напротив. Мне ужасно нравится такой анекдот: Ленин ночью в постели умоляет Крупскую: «Ну Наденька, ну еще разочек».

— Володя, я устала. Шестой раз!

— Ну пожалуйста!

— Ну вставать же рано! Что соседи скажут!

— Ну Наденька!

— Ну ладно, только в последний. Три-четыре: «Вихри враждебные реют над нами…»

Ленин не церемонится с крестьянством, которое тоже мало с кем церемонится. Вот старичок выступает перед пионерами:

— Кошу я, значит, свой лужок в Разливе. Вижу шалашик, в нем мужичок. Я: мужичок, дай закурить! А он мне: пошел на ***! А глаза добрые-добрые!

Даже когда Ленин предлагает расстрелять ходоков, напоив перед этим чаем, «и неп’еменно с саха’ом», — это не вызывает осуждения у рассказчика, потому что, во-первых, другие и чаю не предлагали, а во-вторых, с нами ведь иначе нельзя. Об этом другой анекдот, еще лучше:

«— Владимир Ильич, мы пожаловались тут Феликсу Эдмундычу, что хлеб весь отбирают… А он на *** нас послал!

— Доб’ейшей души человек. Мог бы и шашкой ’убануть!»

Милое лукавство Лукича еще наглядней в другом диалоге с ходоками: «Траву едим, Владимир Ильич, замычим скоро! — А вот мы с Наденькой вчера медку съели — не зажужжали же?» И это понятно: имеет право, всякая власть пользуется привилегиями, не слишком стесняясь, но Ленин при этом еще и остроумен, и не пытается оправдываться. Он, что называется, в своем праве, а мы это уважаем.

Ленин путешествует по загранице, везде чувствуя себя одинаково своим; Ленин виртуозно ругается (и его полемика действительно чужда благопристойности — он не спорит, а обзывается, и это всегда эффективней); Ленин, как и его исторический прототип, мыслит просто и ясно и в трудных обстоятельствах принимает единственные решения, и все у него получается, потому что рефлексировать не надо, надо трясти. Я не вдаюсь здесь в особенности его политической тактики — меня интересует, почему он остался объектом такой, в общем, добродушной насмешки: к его имени не липнет всякое зверство, оно во многом остается заслугой восставшего народа, ведь лично Ленин никого не расстреливал и вообще был в жизни милейшим обывателем. Пиво любил опять же. И ответ у меня только один: то, что было до Ленина, так достало, что его приход воспринимался как облегчение. В нем нет начальственной ледяной твердости, а есть азарт, который он умудрился разбудить в народе; и помимо зверств, которыми тут сопровождается все, вплоть до сетевых дискуссий о прочитанных книгах, ленинский период русской истории запомнился именно этим азартом, легкой безуминкой, великими починами. Никогда и ни при ком в России не было так много свободного творчества масс — пусть абсурдного, пусть похожего на чудачества платоновских героев. Но творить нравилось больше, чем зверствовать. В Ленине была жестокость — есть она и в народе, и даже в избытке; но было в нем и веселье драчки, и радость созидания, и счастье при виде обрушения гнилой, тяжелой, намозолившей глаза стены. Ведь революция делается не для того, чтобы потом стало хорошо. Она для одномоментного, очень короткого счастья: мы дожили, при нашей жизни это обвалилось! Можно вздохнуть несколько раз и почувствовать вкус воздуха, не отравленного сероводородом. А потом хоть трава не расти, потому что иначе не будет никогда, ни у кого, нигде в мире. Угнетение, тоска и вранье. Но у нас бывают эти революционные паузы, а у них нет.

Поэтому у них нет Ленина.

И те, кто рушат памятники ему, поступают неблагодарно и недальновидно.

  snob.ru  
 
По теме
Мошенники из Омска попали под суд после обмана жителей нескольких регионов 20-летние подсудимые звонили жителям Омской и Новосибирской областей, рассказывали придуманную историю, а после получали от потерпевших крупные суммы.
13 февраля 2024 года постановлением судебной коллегии по уголовным делам Омского областного суда приговор Первомайского районного суда г. Омска в отношении шести осужденных оставлен без изменения.
Награда волонтёру - Газета Омский пригород Активист волонтёрского сообщества «Помощь солдатам» был награждён медалью.
Газета Омский пригород
Весна идет в музей! - Музей-заповедник Старина Сибирская С наступлением весны жизнь как будто расцветает, оживает природа. Меняются темы экскурсий в музее.
Музей-заповедник Старина Сибирская